Методологическая ошибка что это

При
всей возможной аналитической стройности
или эвристической ценности теорий
рационального выбора, эмпирические их
приложения страдали двумя разновидностями
пороков методологии. Первая охватывает
недостатки обыденного свойства. Ученые,
работающие в традиции теории рационального
выбора, порой неправильно применяют
статистическую методику, упускают из
виду проблемы ошибок в измерениях, или
чрезмерно полагаются на выводы, сделанные
на основании незначительного числа
конкретных наблюдений. Хотя методологические
недостатки такого рода потенциально
серьезны, все же всходы, которые они
дают, — это всходы на соответствующих
делянках в политической науке; и не на
них в первую очередь сосредоточена наша
критика.

Больший
интерес представляет синдром
фундаментальных и упорно повторяемых
методологических ошибок, коренящихся
в универсалистских устремлениях, какими
мотивирована столь значительная часть
теоретических исследований по
рациональному выбору. Эти ошибки
относятся к способам концептуализации
гипотез, к методу их преобразования в
поддающиеся проверке пропозиции и к
интерпретации эмпирических результатов,
когда такие проверки проводятся. Мы
убеждены, что эти ошибки (часто взаимно
друг друга усугубляющие) проистекают
из такого подхода к исследованию, когда
исследователь идет от метода, а не от
проблемы, когда ученые больше озабочены
тем, чтобы утвердить ту или иную
универсалистскую модель, нежели тем,
чтобы понять и объяснить политические
результаты, имеющие место в реальной
действительности. Именно это устремление,
более, чем что-либо другое, ведет к
ошибкам, которые мы здесь характеризуем
как патологию теории рационального
выбора (…). В настоящей статье мы
ограничиваемся общей характеристикой
и иллюстрацией этих методологических
ошибок, разъясняя, почему они идут
вразрез с существеннейшими требованиями,
которым должны удовлетворять
доброкачественные эмпирические
исследования.

Теоретизирование
Post hoc

Многие
пороки методологии в исследованиях с
позиций теории рационального выбора
восходят к тому стилю теоретизирования,
при котором придается большое значение
выработке post hoc версий, истолковывающих
уже известные факты. Можно ли с помощью
какой-либо гипотезы в терминах
рационального выбора объяснить
существование систем старшинства в
конгрессе? или возрастание правительственных
расходов, увеличивающее бюджетный
дефицит? или почему люди голосуют за
третьи партии? Для ответа на такие
вопросы теоретик производит мысленный
эксперимент, с тем чтобы выработать
объяснение того или иного феномена,
согласующееся с посылками, сформулированными
в терминах рационального выбора и тем
или иным образом оговоренными. Фьорина
и Шепсле (12, с. 63) дают ясное описание
такого подхода:

«Наша
позиция состоит в том, что картина
научного прогресса отражает (1) выбор
учеными моделей, которые (2) обладают
равновесием, которое (3) соответствуют
наблюдаемым регулярностям. Это не
сопряжено ни с предшествующим фактам
(ex ante) конструированием равновесных
моделей, генерализацию и совершенствование
которых сковывало бы требование
сохранения равновесности… ни с
сохранением неравновесных моделей,
позволяющих лишь молчанием ответить
на просьбу как-либо высказаться о
реальности в позитивной форме… Первый
путь мало что позволяет сказать о мире
явлений, второй путь вообще мало что
позволяет сказать. Мы же рекомендуем
третий путь, называемый «ретролукция»…
Попросту говоря, ретродуктивный процесс
начинается с эмпирической регулярности
X и постановки вопроса: «Как могла
быть структурирована реальность, чтобы
регулярность X заведомо была одним из
свойств этой реальности?» Ответы (а
их должно быть несколько) представляют
собой модели, в которых общим элементом
является регулярность X как логическая
импликация».

Несомненно,
предпочтительнее пытаться объяснять
наблюдаемые эмпирические регулярности,
нежели изготовлять теории в соответствии
с теми требованиями «изящества и
других эстетических критериев»,
которыми обычно и руководствуется
теоретизирование на основе концепции
рационального выбора как в политической,
так и в экономической науке (см. там же:
12, с. 63). Но без точного определения того,
что значит быть рациональным актором,
неясно, какие виды поведений в принципе
не могли бы быть объясняемы каким бы то
ни было вариантом рационального выбора.
Теоретики рационального выбора имеют
в своем распоряжении ряд исходных
посылок относительно целей авторов
(богатство, власть, моральное удовлетворение
и т.д.) и о том, в какой степени индивиды
извлекают пользу из блага других, а
также о характере познаний и убеждений,
которыми акторы обладают, об их склонностях
к риску, о том, какова допустимая для
них плата за ожидаемые обретения, о том,
диктуются ли их решения обдумыванием
стратегии поведения других, а если да,
то — о принципах, на основе которых
принимаются решения в условиях
неизвестности. Как отмечает Ордершук
(24, с. 95), исследователи, кропотливо
разрабатывая объяснения post hoc, не
обязательно многого добивались: «Даже
если соответствие данным достигает у
таких моделей некоторого приемлемого
уровня статистической точности, на это
следует возразить, что в отношении почти
любого мыслимого результата [из реальной
жизни ] может быть установлено, что он
отвечает какой-либо модели, лишь бы
модель была достаточно сложна…
Конструирование исходных посылок таким
образом, чтобы предсказания некоторой
модели подошли к данным, мало чем
отличается от подгонки кривых [на
диаграммах ], разве что оно чуть посложнее
этого обычно малопочитаемого занятия».

Свидетельством
легкости, с какой могут возникать
объясняющие версии, создаваемые post hoc,
является множество достаточных объяснений
таких феноменов, как игнорирование
(turnout) голосующими избирателями различий
между платформами обеих американских
партий. Еще одно свидетельство — то,
как быстро появляются достаточные
объяснения «стилизованных фактов»,
которые, если поразмыслить, вовсе и не
факты. Маккелви и Ризман (19 , с. 951),
например, берутся объяснить и то, почему
вновь баллотирующиеся на выборах
законодатели обычно оказываются
переизбранными на новый срок, причем
значительным большинством голосов, и
то, почему в законодательных органах
существуют системы старшинства. Но ни
одна из этих посылок не является
действительной для законодательных
органов в целом. Показатели переизбрания
на новый срок резко различны для сенаторов
и для членов палаты представителей, а
система старшинства в Конгрессе была
различной силы в разное время. К тому
же статистические исследования выборов
в Конгресс (см., например, 9; см. также 25,
с. 45-81) не обнаруживают свидетельств
предполагаемой причинной связи между
старшинством и успехами баллотирующихся
на новый срок. Непонятно, что же в таком
случае делать с аналитическим результатом
Маккелви и Ризмана, согласно которому
в равновесной модельной ситуации (in
equilibrium) законодатели принимают систему
старшинства, а избиратели единогласно
переизбирают всех, кто баллотируется
на новый срок.

В
этом пункте может последовать возражение,
что то, что мы называем теоретизированием
post hoc, вполне можно определить как
разрешение трудных загадок — законное
научное занятие. Могут, например, указать,
что если избиратели в больших количествах
идут к избирательным урнам вопреки
теоретическому предсказанию о том, что
рациональные граждане от участия в
выборах воздерживаются, то этот факт
подводит к открытию гражданственности.
Наша оговорка насчет таких «открытий»
(если их можно счесть таковыми) сводится
к тому, что ретродукцией выводится лишь
положение, согласно которому не является
невозможным, что некоторые гипотезы
рационального выбора могут быть
истинными. Часто теоретики рационального
выбора, как кажется, считают, что на этом
занятие заканчивается, что предлагаемая
post hoc объясняющая версия и впрямь
демонстрирует оправданность такой
исследовательской позиции — смотреть
на политику, как если бы в ней сплошь
действовали акторы, которые подходят
к «каждой ситуации, глядя одним глазом
на предлежащие возможные обретения,
другим — на издержки, и у которых имеется
тонкая способность сводить баланс того
и другого, а также и сильное желание
следовать за рациональностью, куда бы
она ни вела» (см. 6, с. 7-8). Данные — а
именно из них теория черпает свой
жизненный заряд — не могут, однако, быть
надлежащим образом использованы для
проверки ее, особенно когда много
различных post hoc объясняющих версий
обслуживают один и тот же прогноз. Покуда
на основе той или иной ретродуктивной
объясняющей версии не вырабатываются
гипотезы, остающиеся в силе после их
проверки на других феноменах, — заметной
эмпирической значимости [теории ] не
установлено.

Модели
того или иного феномена, основываемые
на принципе рационального выбора,
вдобавок к сказанному, трудно сопоставить
с альтернативными теоретическими
подходами, не имеющими в своих основаниях
посылку максимизации пользы. В принципе,
как и в практике, модели рационального
выбора могут строиться исходя из широкого
набора посылок относительно убеждений,
склонностей, а также понуждающих факторов
среды. Неудивительно, что модели
рационального выбора могут выдавать
диаметрально противоположные прогнозы.
От некоторых объясняющих версий исходит,
например, прогноз, что коллективная
политическая акция [как форма ] рухнет
под тяжестью проблемы, связанной с
распространенностью действий в одиночку
(of the free-rider problem); другие версии говорят
о том, что таким движениям могут
способствовать солидарные побуждения.
В некоторых вариантах теории рационального
выбора предсказывается, что кандидаты
в двухпартийной системе будут принимать
идентичные платформы, в других же
утверждается, что политические позиции
кандидатов будут расходиться. То, что
построения теории рационального выбора
прогнозируют как X, так и не-Х, создает
досадные проблемы для тех, кто пытается
сравнить, как работают модели рационального
выбора и как — конкурирующие с ними.
Прогнозы какой-либо из моделей
рационального выбора неизменно совпадают
с прогнозами другого теоретического
направления.

Альтернативные
теоретические описания, надо заметить,
не пользуются у теоретиков рационального
выбора сколько-нибудь почтительным
вниманием. Вместо этого, погоня за
достаточными объясняющими версиями
политических феноменов часто побуждает
их в соответствующих случаях
сосредоточиваться на том, что именно,
по всей видимости, та или иная теория
объясняет. Как отмечает Рассел (30, с.
11), этот стиль анализа часто сопровождается
поразительным пренебрежением к
альтернативным объяснениям, оставляя
открытым вопрос о том, соответствуют
ли данные в столь же полной мере прогнозам
конкурирующих теоретических описаний.
Уход от сравнительной оценки силы
альтернативных описаний и описаний в
духе концепции рационального выбора
порою является следствием простой
небрежности и местнической узости.
Однако чаще он проистекает из ущербного
подхода к теоретическому исследованию,
когда упор делается на формулировании
достаточных объяснений. По иронии
судьбы, упорное навязывание одной формы
объяснения, исключающее другие, приводит
к эффекту преуменьшения убедительности
объясняющих версий с позиций рационального
выбора.

Развертываемая
здесь критика теоретизирования post hoc
не подразумевает заведомого исключения
возможности подлинного обновления той
или иной теоретической модели» Мы
говорим не о том, что теоретические
прогнозы нельзя изменять, с тем чтобы
они соответствовали новым фактическим
данным, а о том, что фактически производимые
«обновления» в типичных случаях
бывают не связаны, собственно, с новыми
прогнозами; они сводятся просто к
описанию процессов заново, причем в
новом описании свое место находит и тот
или иной прежде неизвестный результат
[из реальной жизни]. Обычно теоретики
рационального выбора, перестроив свои
гипотезы, с тем чтобы охватить ставшие
известными факты, не предпринимают
следующего шага: четкой проверки с целью
оценить, насколько гипотеза эмпирически
адекватна в пересмотренном виде. Еще
реже предпринимают они шаг дальнейший:
сравнительную оценку эмпирической
действенности предпочитаемой ими
теоретической формулировки и альтернативных
объясняющих версий.

Формулирование
задачи при проверке теории

Для
проверки теории необходимо заранее
знать, что она предсказывает. Со стороны
некоторых приверженцев теории
рационального выбора порой раздавались
сетования по поводу недостаточного
внимания к указанному аспекту прикладных
исследований, проводимых в русле этой
теории. Например, в 1978 г. Фьорина и Плотт
отмечали, что «модели в теориях игр
и социального выбора разрабатываются
и отстаиваются без малейшего намека на
возможные операциональные определения
— приводится доказательство за
доказательством, однако тщетно искать
подробное изложение того, как именно и
когда модель применять» (с. 575). Подобного
рода выражения озабоченности удивительно
мало, однако, повлияли на развитие
исследований в русле теории рационального
выбора, и сохраняется явный дисбаланс
между аналитическим описанием и
приложением.

Те,
кто пытается извлечь из моделей
рационального выбора пропозиции,
поддающиеся проверке, часто обнаруживают,
ко всему прочему, что конструкция этих
теорий предохраняет их от досадной
встречи с реальными фактами. Эта проблема
возникает в различных формах. Те, кто
выдвигает модели столь экономные или
абстрактные, что в них почти полностью
отсутствуют узнаваемые особенности
моделируемого объекта, т.е. политики
(например, модели выработки и осуществления
политического курса, в которых нет
упоминаний о политических партиях, а
каждая из отраслей управления
рассматривается в качестве унитарных
авторов [3, с. 670-699; 31, с. 8-44 ]), увертываются
от тщательной эмпирической проверки,
характеризуя свои теории как упрощающие
модели (simplifications) или как лишь первые
попытки приступа к нелегким теоретическим
проблемам. Другие утверждают, что их
модели схватывают общие истины и не
должны непременно соответствовать
специфическим приложениям, — как о том
идет речь у Калверта (1985, 87), защищающего
некую модель стратегии кандидата, «т.к.
она раскрывает свойства, глубоко присущие
всякому избирательному соперничеству,
хотя эти свойства могут быть нейтрализованы
особенными условиями той или иной
ситуации в реальности» (см. также 32,
с. 11).

Пожалуй,
главной причиной шаткости конструируемых
моделей является введение в них столь
большого числа элементов (термов), не
поддающихся наблюдению, что в итоге
сложность теории превышает способность
данных обеспечить информативную
проверку. К этой общей проблеме
примешиваются специфические трудности,
связанные с нечеткостью перевода
равновесных моделей на язык эмпирических
проверок. Там, где получает волю
небрежность, эмпирическое изыскание
лишается своей диагностической ценности.

Шаткие
прогнозы

В
объяснения с позиций рационального
выбора, как правило, вводится масса не
поддающихся наблюдению элементов
(entities). Склонности, убеждения, принципы
принятия решений, а также — на более
высоком уровне абстракции — равновесия
образуют существенные составляющие
большинства моделей рационального
выбора. Проблема не в самом по себе
полагании не поддающихся наблюдению
элементов, а в том, каково в объясняющих
версиях соотношение между скрытыми
конструктами, с одной стороны, и
поддающимися восприятию в наблюдении
параметрами (measures) — с другой.

Проблему
до некоторой степени еще более усугубляет
скептицизм, с каким приверженцы теории
рационального выбора относятся к
«психологическим» параметрам —
мерам склонностей и убеждений. При всем
том, что склонности и убеждения занимают
в объяснениях с позиций рационального
выбора видное место, многие ученые,
работающие в этой традиции, ставят под
сомнение пригодность каких-либо
параметров, кроме параметров поведения
— реальных актов выбора — в качестве
показателей предпочтения. Этот скептицизм
в отношении пластических данных не
помешал теоретикам рационального выбора
выступать с не основанными ни на каких
данных рассуждениями о психологических
процессах.

Чем
выше в указанном соотношении доля,
приходящаяся на скрытые конструкты,
тем труднее установить, подтверждается
или не подтверждается объяснение
совокупностью данных.

Чтобы
проиллюстрировать это положение,
представим себе игру, в которой двое
игроков должны разделить между собой
сумму в 14 долл. Если игроки смогут прийти
к соглашению, как поделить деньги,
соглашение становится обязывающим,
если прийти к соглашению не удастся, I
игрок получает 12 долл., а 2 — ничего.
«Теория кооперативной игры, — отмечают
Хоффман и Спитцер, — предсказывает, что
участники будут действовать кооперативно
и разделят получаемые деньги в соотношении
13:1 (по Нэшу: выгадываемые в результате
заключаемого соглашения 2 долл. делятся
поровну). Ни при каких обстоятельствах
I игрок не должен согласиться менее, чем
на 12 долл., согласно теории игр» (1985,
с. 259). Предположим, что после неоднократного
реального проведения этой игры в
значительном числе случаев игроки
поделили 14 долл. поровну. (И действительно,
Хоффман и Спитцер сообщают, что все их
экспериментальные игроки так именно и
поступают, когда роли между ними
разыгрываются бросанием монеты. При
этих условиях участник в роли I игрока
всегда «соглашался на получение
суммы, на 5 долл. меньшей, чем те 12 долл.,
которые могли бы ему достаться без
кооперативного сотрудничества со
стороны II-го». См. также Хоффман и
Спитцер, 1982). Какие заключения можно
вывести из такого характера получаемых
результатов? Что суммы были слишком
невелики, чтобы вызвать предпочтения,
которые одержали бы верх над
предсуществующими склонностями к
справедливости? Что, хотя правилами
игры и запрещалось применение угроз, I
игрок все же боялся физических репрессалий
со стороны II-го? Что игра была неправильно
понята? Что произошел временный отход
от равновесия, которое восстановилось
бы при выходе на больший контакт с
реальным миром убийственно-ожесточенного
торга?

Как
показывает этот пример, гипотезы
рационального выбора, сталкиваясь с
непредвиденными фактами, могут быть
реабилитируемы ссылками на ряд
ненаблюдаемых мыслительных процессов,
для прямого или косвенного измерения
которых [в качестве параметров] имеются
недостаточные меры. Поэтому при получении
несогласующихся результатов может
оказаться трудным на эмпирическом
уровне остановиться на каком-либо из
трех утверждений:

1.
Предпочтения, предположенные в модели,
точно представлены в подвергшейся
наблюдению обстановке, но некоторым
или всем акторам недостает стратегической
проницательности, чтобы сыграть свою
игру так, как к тому склоняет — а,
следовательно, и как то предсказывает
— рациональный выбор.

2.
Модель точно схватывает цели акторов,
но, возможно, в силу особенных характеристик
самого равновесия имеет место временный
отход от этого предсказываемого
результата.

3.
Модель не схватывает одной или нескольких
особенностей наблюдаемой игры, и
результаты соответствуют равновесиям
(или их отсутствию) какой-то другой игры.

Разрастание
количества неизмеряемых или трудноизмеряемых
теоретических элементов (термов) создает
ситуацию сродни ситуации недостаточной
идентификации (underidentification) в статистических
моделях со скрытыми переменными (см.
4). При таких условиях данные не могут
обеспечить убедительную проверку. Когда
какая-либо гипотеза не получает
подтверждения, исследователь всегда
готов заявить, что успешное осуществление
прогноза перебила какая—то отклоняющая
тенденция или временная аберрация. В
этом смысле обсуждение эмпирических
аспектов исследований учеными
рассматриваемого направления напоминает
дискуссии о тенденции нормы прибыли к
понижению, которыми были некогда
поглощены марксисты. Убедив себя
аналитическими аргументами, что норма
прибыли при капитализме должна с течением
времени понижаться, однако же не находя
данных в подтверждение этого тезиса,
марксисты десятилетиями тратили огромные
усилия на то, чтобы обнаружить маскирующие,
отклоняющие и скрадывающие тенденции,
затемняющие этот якобы имеющий место
феномен. Снижение прибыльности считали
подспудно происходящим процессом на
основании теории, настойчиво утверждавшей,
что так должно быть (ср. 28; 33).

С
проблемой недостаточной идентификации
можно обойтись двумя способами. Первый
— сузить диапазон теоретических
аргументов, могущих применяться при
конструировании или реабилитировании
той или иной теории. Нелегким, однако,
оказывается делом выдерживать этого
рода ограничение вопреки импульсу
отстоять универсальную приложимость
подхода с позиций рационального выбора.
В пользу этих ограничений нередко
выступают такие ученые, как Дауне (6) и
Олсон (23), усилиями которых в исследование
тех или иных областей политики внедряются
изыскания с позиций рационального
выбора. Со временем в отношении этих
строгостей допускают послабления
последующие авторы, стремящиеся сохранить
ту или иную модель перед лицом не
согласующихся с нею фактов. Другой
способ—собирать дополнительные данные,
с тем чтобы количество параметров
(measures) [с находимыми значениями ] получило
шанс сравняться с числом теоретических
элементов (термов). Ученые, работающие
в традиции теории рационального выбора,
обычно от этого уклоняются, они тем
самым как бы молча признают, что формальная
точность моделей рационального выбора
намного превосходит способность
политологов к измерениям.

Нечеткая
операционализация прогнозов

Другое
общее для рассматриваемого исследовательского
направления патологическое качество
из числа относящихся к проверке гипотез
связано с проблемой адекватной привязки
выдвигаемых гипотез к эмпирическим
проверкам, проводимым для их оценки.
Поскольку в основе значительной части
исследований, осуществляемых в данной
традиции, лежит аналитический метод
определение точки равновесия, многие
пропозиции, исходящие из принципа
рационального выбора, формулируются в
виде прогнозов, определяющих достигаемую
действиями акторов [при оговоренных
условиях ] точку какого-либо состояния.
Иногда такой прогнозируемой
точкой-состоянием является какой-либо
количественный уровень или соотношение,
как в случае предположения Олсона, что,
не имея своих особых побудительных
мотивов и не будучи понуждаемы, члены
большой группы не станут участвовать
в коллективной акции с целью заявить о
совместных своих интересах (23). В других
прогнозах «точечного» типа речь
идет о каком-либо конкретном результате,
как, например, в случае, когда прогноз
определяет точку равновесия, достигаемую
при заключении соглашения в кооперативной
игре по правилам, включающим принцип
взвешенного большинства. Такие пропозиции
неизменно оказываются в чем-то ошибочными;
порой совершаются грубые стратегические
промахи, приводящие к неравновесным
результатам. И тогда характер аргументации
меняется: апеллируют сплошь и рядом к
имеющимся основаниям «надеяться, что
достаточное число людей действует в
своем политическом поведении рационально
в течение достаточного времени, чтобы
экономические теории политики давали
описания, объяснения и прогнозы, часто
оказывающиеся полезными приближениями
к истине» (14, с. 372) (…)

Характер
согласования теории и фактов становится
более двусмысленным, когда гипотезы
рационального выбора совершают плавные
эволюции между прогнозами «точечными»
и «маржинальными». Первые устанавливают
— при оговоренном постоянстве, статичности
условий — точку равновесия [в модели
]; вторые, выводимые из «сравнительно-статического»
анализа, устанавливают направление
перемещения точки равновесия в ответ
на экзогенные изменения в целях,
убеждениях [акторов ] или же в побудительных
или сдерживающих воздействиях среды.
Логически возможно, что лишь один из
этих видов прогноза выдержит эмпирическую
проверку, тем не менее критериев оценки
— два, что дает защитникам той или иной
модели большую возможность претендовать
на признание обоснованности ее прогнозов.
Так, нередко пользуются успехом
«маржинальные» прогнозы, между тем
как в то же самое время со «статическими»
оказывается не все в порядке. При всех
натяжках, с какими модели рационального
выбора объясняют, почему граждане дают
себе труд отправиться к избирательным
урнам, замечает Грофман (см. 13), теория
рационального выбора все же верно
прогнозирует, что люди менее склонны
идти голосовать в плохую погоду.

Использование
сравнительной статики для создания
гипотез не вызывает у нас возражений.
Напротив, испытания, в ходе которых
внимание сконцентрировано на экзогенных
изменениях (on change at the margin), как мы полагаем,
в большей мере, чем испытания с целью
выработки «точечных» прогнозов,
тяготеют к традиционной квазиэкспериментальной
методологии. Озадачивает же эта
убежденность в том, что [постулируемая
] рациональность определенных действий
может находить спасительную опору
[всего-навсего] в том обосновании, что
акторы в какой-то степени реагируют
(are responsive) на изменения в [связанных с
этими действиями ] издержках или
обретаемых благах (…)

Недавно (10.01.2010) появилась на сайте Методолог интересная статья В.В. Митрофанова («Как давно хотелось про них узнать» http://metodolog.ru/node/425 ), которая вызвала не менее интересное, хотя и короткое, ее комментирование. А все это вместе спровоцировало меня на желание пообсуждать:

·        не столько те интереснейшие для разработчиков физические явления, В.В. Митрофановым в ней описываемые,

·        сколько очень часто встречающиеся в рассуждениях исследователей (в том числе, и в рассуждениях по поводу описываемых в статье физических эффектов) методологические погрешности, мешающие продвинуться в объяснении-разрешении затруднений (проблем) самого разного плана.

А конкретнее, речь у меня пойдет о часто встречающемся в размышлениях исследователей склеивании (не различении):

·        нашего представления об объекте

·        и самого объекта,

что, в том числе, подразумевает и не различение (при проведении анализа проблемных ситуаций) признака и его носителя.

Иными словами, речь пойдет о не соблюдении в анализе проблемных ситуаций следующего сравнительно давно установленного философами-методологами правила-принципа: нет атрибута без субстрата. В том числе, это правило подразумевает, что следует всегда помнить, что некие признаки (свойства) не являются нам сами по себе (т.е. они не являются нам без того чего-то, кто этими признаками обладает).

Резонно спросить, а зачем это правило следует соблюдать? А затем, что соблюдение указанного правила:

·        и очень помогает исследователям при поиске ими объяснений чего-то непонятного,

·        и гарантирует куда большую адекватность таких объяснений.

Почему же тогда это правило часто не соблюдается, а точнее, из-за чего очень многими тот факт, что следует и (для успешности-продуктивности анализа) различать:

·        наше знание о чем-то

·        и само это что-то – просто не осознается? Это – есть следствие действия двух разных факторов.

Во-первых, здесь сказывается влияние (при выстраивании объяснений) античной методологической традиции, а точнее, здесь сказывается огромное влияние на нас того метода объяснений, который разработал еще во времена античности великий Платон и которому до сих пор многие следуют.

Во-вторых, здесь сказывается еще и та особенность нашего сознания, что мы можем рассматривать и манипулировать (в своем сознании!) любым признаком (качественным понятием), так сказать, «автономно», т.е. в отрыве (независимо) от их (таких признаков-особенностей) обладателей (носителей). Как следствие такого автономного манипулирования происходит (при выстраивании тех или иных объяснений по поводу особенностей косного мира) как бы натурализация (отправка в «натуру») и таких умозрительностей, которые представляют собой чистые мыслимости атрибутивного характера (представляют собой, так сказать, только и исключительно объекты мысли, чистые умозрительности).

В итоге действия этих факторов многие исследователи упорно и упрямо рассматривают собственно понятия:

·        не как объекты сознания, не как сочиненные нами знания, в той или иной мере адекватные реалиям,

·        а как саму реальность, как нечто автономно от нас длящееся, сидящее в объектах и задающее им их сущностные свойства.

И, как следствие такой (обычно не намеренной) «натурализации» мыслимостей, мы часто: то топчемся на месте в своих объяснениях, а то и выходим в объяснениях на заведомо не адекватные выводы.

Примеров тому в истории той же физики можно привести много, особенно в работах, посвященных: и теории теплоты (например, история с тем же теплородом, а также с энтропией), и космологии, и теориям элементарных частиц.

Но не будем туда отвлекаться. А, обратившись к статье В.В. Митрофанова, мы видим, к примеру, момент пренебрежения указанным выше методологическим правилом при толковании и манипулировании в ней такой мыслимостью и понятием, как дисимметрия.

Ведь само это понятие – понятие оценочное, атрибутивное, тем самым, оно – чистая умозрительность. К слову, оно придумалось исследователями по ходу развития такой идеи и мыслимости, как симметрия, а точнее говоря, оно представляет собой одну из целого ряда мыслимостей-понятий, которые:

·        придумались на основе смысловой «растяжки» такой пары полярных в своих смыслах понятий, как «симметрия – асимметрия»,

·        и выступают, как те или иные «виды» симметрии,

и это было сделано исследователями с целью классификации встречающегося многообразия структур-устроений.

Т.е. обнаружение нами так называемой дисимметрии у чего-то (у объекта, ситуации) есть просто констатация нами (как правильно указывается в обсуждениях статьи) наличия там некой вполне определенной структурной особенности, и только. А поскольку речь в статье идет о такой структурной особенности физических объектов, которая приводит к некоему изменению их структурного состояния (причем, приводит часто не сразу, а с временной задержкой), а любое изменение (нами воспринимаемое, как некое явление, как некий физический эффект):

·        возможно только при наличии некоего действия,

·        возможно, как говорят физики, только при наличии некой результирующей(!) силы, т.е. при наличии не равенства участвующих там сил,

то искать (для объяснения наблюдаемых эффектов, явлений) надо именно это, а не воспринимать собственно дисимметрию как некую реалию окружающего нас мира с присущими ей какими-то особыми силовыми свойствами.

Вдобавок, следует учитывать и то, что речь в статье идет не о простых устроениях и взаимодействиях, описываемых классической механикой, а речь идет о сложных устроениях, в которых имеют место не единственное устойчивое структурное состояние («предельное», «окончательное»), но и возможны состояния метастабильные, а среди них – и такие, из которых устроение (та же пластина, хитро обработанная и пока не изогнутая) может выскочить за счет любой мало-мальски значимой флюктуации. Вот здесь-то, в таких особенностях, продуктивные объяснения и следует искать.

А что касается процессов образования снежинок, которые тоже в статье обсуждаются (с привязкой к той же дисимметрии), то тут мы имеем дело с классом немного иных ситуаций. Физические (и «естественные») ситуации такого класса именуются физиками, как «открытые системы». А в них прогнозировать состояния и процессы удается пока лишь для каких-то очень специфических вариантов (определяемых с помощью принципа Онзагера и его более поздних модификаций). Здесь, в том числе, большую роль играют так называемые диссипативные процессы, приводящие, в каких-то случаях, по образному выражению И. Пригожина, к образованию порядка (структурированности) из хаоса (бесструктурности).

Но я не буду погружаться в более обстоятельные обсуждения механизмов физических явлений, описанных в статье В.В. Митрофанова. А вернусь к теме, поставленной в заголовке этой статьи. Я не знаю, насколько мною уже сказанное убедило читателей в необходимости соблюдать это самое методологическое правило. И потому для подтверждения значимости и продуктивности этого правила я продолжу разговор о таком понятии и мыслимости, как симметрия (производным чего выступает понятие дисимметрия).

***

ЗАМЕЧАНИЕ

Как ни странно, но этот разговор, разговор все более уходящий на вроде бы совсем другие темы, послужит (я уверен) подкреплением значимости соблюдения исследователями (при объяснении-разрешении проблемных ситуаций) обсуждаемого нами сейчас правила. Так что прошу читателей все-таки продолжить чтение, оно окажется полезным.

***

Для начала обратим внимание на то обстоятельство, что само представление о симметрии (о такой идеи-мыслимости и понятии) возникло на основе такой идеи и понятия, как «равенство». Почему я так уверенно это заявляю? Да потому, что оценка того, симметрична ли некое устроение (структура) или нет, осуществляется процедурами:

·        а) сравнения между собой отдельных частей у некой структуры,

·        б) и оценивания (при таком сравнении) степени их «одинаковости» (равенства).

А дальше, уже по результатам такой оценки, удается вводить классификацию какого-то множества устроений в зависимости от особенностей чередования «одинаковости – не одинаковости» частей в этих устроениях. К слову: на подобных классификационных процедурах выстраивается:

·        не только целый ряд понятий, получаемых (как уже выше упоминалось) в растяжке смыслов такой полярной по своим смыслам пары понятий, как «симметрия – асимметрия»,

·        но и различная комбинаторика так называемых формальных групп (широко используемая физиками в теориях элементарных частиц),

·        а также такие структурные характеристики, как изоморфизм и полиморфизм (широко используемые в кристаллографии и в других научных направлениях).

Зафиксировав этот момент, отклонимся в теме разговора еще дальше и рассмотрим теперь, что означает само понятие «равенство» (понятие более исходное и базовое, ибо на него исследователи явно или неявно опираются при построении-сочинении только что упомянутых представлений-понятий-мыслимостей).

Сразу же оговорюсь, что равенство (как понятие) здесь будет рассматриваться не в том облаке смыслов, кото­рым обладает этот термин, скажем, в социологии (в различных комму­нистических теориях и т.п.), а в системном его понимании-значении. А здесь назначение (функция) этого понятия – служить одной из оценок, применяемых (кем-то!) в процедурах сравнения чего-то с чем-то. А именно, равенство выступает, как один из трех (как-то: “больше”, “меньше” и “равно”) возможных результатов такого оценивания[1]. Другими словами, равенство понимается, как некое единственное в своей особости (т.е. отличное от всех других качественных оценок и «точечное») соотношение между сравниваемыми объектами (или между состояниями одного и того же объекта). В таком своем функциональном назначении понятие “равенство” (как мы знаем):

·        постоянно исполь­зуется (во всех направлениях познания и деятельности!) при анализе и синтезе структур,

·        играет огромную роль в процедурах управления.

***

ЗАМЕЧАНИЕ

Особо хочу подчеркнуть то обстоятельство, что процедуры (и процессы) сравнения присущи только и исключительно объектам живого мира. Они входят там в состав процессов организации и управления, без которых, в свою очередь, само существование: и отдельных живых организмов и их групповых общностей, – невозможно.

***

 Сказанное сейчас про процедуры сравнения и про их значение нам (системщикам, сторонникам системного подхода к познанию и деятельности[2]) стало понятно лишь с самых недавних пор, а вот что касается самого понятия «равенства», а точнее, что касается идеи о возможности и наличии в тех или иных ситуациях одинаковости чего-то с чем-то (их тождественности, равновеликости), то эта идея возникла у исследователей гораздо раньше и претерпела (по ходу истории человеческого познания) основательные изменения своего смыслового содержания (как обычно говорят, она в течение всего этого времени эволюционировала-развивалась). Причем, это развитие происходило, по преимуществу, в таком направлении (сегменте) познающего поиска, как «математика» (и исходило там: не только из своих «внутренних» математических нужд, но и исходя из нужд физики).

И давайте теперь пообсуждаем, каковы характерные особенности развития такой идеи-понятия, как равенство. Для этого я сначала перескажу то, какие основные вехи (и этапы) этого развития увидел Ю.А. Урманцев[3].

Первоначально “равенство” понималось у математиков, как «простое» тождество, т.е. по сути, как тавтология, как самотождественность (А есть А). При этом у физиков, воспользовавшихся этим понятием для объяснения явлений косного мира, оно приобрело куда более богатое смысловое содержание. А именно, там (у физиков) это начало пониматься, как себе-тождественное дление любого тела (в том числе, и как себе-тождественное сохранение во времени геометрической формы тела). Причем, предполагалось (в качестве постулата!), что такая себе-тождественность сохраняется и при перемещении (тем самым, при движении) тела. И в таком своем понимании понятие равенство сыграло (и играет) большую роль в развитии физических представлений-знаний.

Затем это понятие получило «развитие» («усложнилось» в своих смыслах), и равными объектами стали считаться все те, которые отвечали определенным требованиям, задаваемым сравнивающей их процедурой. Раньше всего к этому пришли математики (в геометрии). Там появилось (под именем конгруэнтность) уже несколько иное понимание равенства, (иными словами, появилась такая разновидность понятия равенства, как “совместимо равное равенство”). При этом наличие конгруэнтности разных фигур обнаруживалось с помощью вполне определенной сравнивающей процедуры, а именно, путем наложения-совмещения сравниваемых фигур, причем, две фигуры (и линейные, и плоские, и объемные) считались конгруэнтными друг другу в случае их полного совмещения в пространстве (после «наложения» их друг на друга и затем “поворотов”). И все это тоже стало использоваться в физике при объяснении-описании многих физических явлений.

А дальше сравнивающая два объекта процедура (по мере распространения ее на все большее множество мыслимых (воображенных) ситуаций) все усложнялась. К примеру, появилось (в помощь физикам, замученным рядом проблем в своих объяснениях физических явлений) описание равенства, проверяемого теперь через более сложную, чем при определения конкруэнтности, процедуру, а именно, проверялась:

·        наложением, производимом после зеркального отражения одного из них,

·        т.е. наложением-совмещением-оборачиванием “правого” на “левое”.

Это привело к появлению (уже у физиков) представлений о наличии в разнообразии физических объектов “совместимозеркальноравных” объектов.

Следующим, и вполне логичным, шагом развития понятия равенства явилось такое его обобщение: считать равными по признакам “П” все такие объекты “О”, которые могут быть сделаны неотличимыми друг от друга по сравниваемым признакам посредством актов (процедур) их изменений “АИ”[4].

И всем этим мыслительным инструментарием стали пользоваться физики.

А нам теперь имеет прямой смысл пообсуждать указанные только что вехи «жизненной траектории» такого понятия, как равенство, с позиций системного подхода, т.е. рассматривая:

·        само это понятие – как мыслительный инструмент («машинку») анализа-синтеза,

·        а его развитие – как развитие его «аналитических» возможностей.

Иными словами, пообсуждаем особенности смыслового устроения-содержания «равенства» на разных этапах развития этого понятия.

Для начала обратим внимание на следующие моменты.

Первое. Да, исходя из самых различных практических нужд, исследователи и разработчики такую идею и понятие, как «равенство» (чего-то с чем-то), постоянно «развивали», обогащали все новыми смыслами.

Второе. Но(!) при всем при этом теоретизирование исследователей на эту тему (т.е. то теоретизирование, которое осмысляло и развивало это понятие):

·        как бы уже завершило(!) весь путь развития этого понятия[5] (поскольку «шире» и разнообразнее, чем на последнем (т.е. современном) этапе, понимать равенство уже некуда!),

·        но завершило этот путь отрицанием смысла, изначально вложенного в равенство, как идею, а именно: в итоге развития этой идеи неравное стало равным!

Т.е., если оставаться в своем анализе только в рамках категории «развитие», то придется прийти к тому выводу, что человеческая мысль завершила развитие этой идеи парадоксом[6], иными словами, зашла (вроде бы) в тупик, поскольку понятие «равенство» (вроде бы) обессмыслилось.

Но так это выглядит – только для тех, кто, подобно Зенону в его апориях, рассуждает традиционно. А для нас, системщиков, обладающих куда более разнообразным (чем традиционные) инструментарием анализа-синтеза, все это выглядит совсем иначе. Почему иначе и как именно иначе она выглядит?

Сначала отвечу, почему она выглядит иначе.

Во-первых, с парадоксами, точнее, с противоречиями, появляющимися при развитии чего-то, мы постоянно сталкиваемся в своих разработках (скажем, при развитии нами тех или иных ТС). Так что нам к этому – не привыкать, мы знаем, что они могут успешно разрешаться.

А во-вторых (и говоря уже не в шутку, а всерьез), собственно сама эта ситуация для нас выглядит совсем не бессмысленно.

А как именно она выглядит?

Я в ответе на этот вопрос:

·        не буду ссылаться на то, уже давно набившее оскомину объяснение, что движение мысли, развивающей понятие равенство, представляет собой не движение по замкнутому кругу, а движение по «спирали»,

·        а поговорю о ряде более содержательных моментов, нами (системщиками) усматриваемых в описанном выше развитии понятия равенство.

Первое очень значимое обстоятельство, видимое с позиций системного подхода, следующее:

·        само по себе равенство, понимаемое как некая «одинаковость» чего-то с чем-то,

·            а также собственно фиксация факта одинаковости (факта наличия одинаковости), что реализуется в форме проведения такой вполне определенной процедуры (последовательности действий), которая удостоверяет, что объекты между собой равны, – все это – не претерпевает изменений на всех рассмотренных этапах развития понятия «равенство», все это преемственно от этапа к этапу сохраняется! К слову, эта самая преемственность – есть свидетельство и доказательство того, что мы отслеживаем в своем анализе изменения не разных понятий, а одного и того же понятия, а точнее, отслеживаем все время один и тот же (по своему функциональному назначению и особости) мыслительный объект.

Второе очень значимое обстоятельство, видимое с позиций системного подхода, выясняется при ответе на такой вопрос: что же тогда претерпевает изменение, что, как мы говорим, развивается?

Претерпевает изменения не родовая функция этого понятия в анализе-синтезе, а претерпевают изменения те последовательности действий и их ассортимент (ассортимент процедур), которыми:

·        удостоверяется факт равенства

·        и/или достигается равенство,

·        и/или реализуется собственно идея «равенства-тождества».

Иными словами: претерпевает изменение (возрастает числом) то множество способов достижения цели, которое имеет своим результатом воплощение этой идеи (идеи одинаковости чего-то с чем-то).

Повторяю эту не очень-то тривиальную мысль. Развитие равенства, как идеи и понятия, заключается в росте многообразия последовательностей тех действий (и/или мыследействий), с помощью которых этот итог (т.е. равновеликость) достигается(!), иными словами, развитие заключается в росте многообразия траекторий-путей:

·        достижения этого результата,

·        воплощения такой идеи, такой помысленной нами возможности,

·        воплощения-реализации такой оценивающей нормы-правила, как «равенство».

 Зафиксируем еще раз сейчас сказанное. Развитие такой идеи:

·        с одной стороны, представляет собой рост многообразия траекторий достижения того события, что описывается этой идеей, но(!) теперь нами поставленного, уже как цель,

·        а с другой стороны, представляет собой наполнение идеи (в данном случае идеи равенства) все новыми знаниевыми и деятельностными(!) смыслами, тем самым, обогащение ее все новыми смыслами.

Причем, всмотревшись повнимательнее в жизненную траекторию этого понятия, мы видим, что каждая веха этой траектории (каждое начало следующего этапа) означает так называемую точку видового ветвления. Сейчас поясню, что под этим понимается. Такие вехи:

·        означают не просто появление у первоначально придуманной аналитической (мыслительной) машинки каких-то ее детей, внуков, правнуков (это было бы сильным упрощением),

·        а они означают точки-узлы понятийного (единиц информации) видообразования.

Иными словами, они фиксируют те моменты развития понятия равенства, когда наряду с со сравнительно просто смыслово устроенной аналитической машинкой (понятием) с родовой ролью и функцией «находить и фиксировать «одинаковость»», появляются куда смыслово более сложно устроенные и потому с большими аналитическими возможностями мыслительные машинки, но того же функционального назначения (того же рода-типа).

Если теперь посмотреть на особенности разбых других идей-понятий, то можно убедиться, что описанным сейчас путем идет развитие человеческих идей-понятий самого разного вида! Но лучше об этом сказать более осторожно. Один из типовых путей в развитии некой атрибутивной идеи (и понятия), это – путь наращивания знаниевых смыслов, заполняющих, толкующих, трактующих, развертывающих данную идею (как мыслимость и единицу смысла), причем, это – путь такого наращивания, которое обогащает (развивает, усиливает и пр.) наши деятельностные(!) возможности.

И, наконец, третье обстоятельство, видимое с позиций системного подхода.

Хотя описанные выше этапы развития[7] понятия “равенство” и задали много пищи уму и были полезны для развития наших структурных представлений (точнее, обогащали нас некими техниками анализа-синтеза), но, обращаясь к практике (т.е. обращаясь уже к «носителям», а не к именам и атрибутам), разработчик-то понимает, что в конкретной технической конс­трукции он:

·        не только даже “правое” и “левое” должен различать, т.е. принимать за не равное,

·        но и держаться в своем анализе за самое первое, вытекающее из жи­тейского опыта представление о равенстве, держаться за него, чтобы “не напортачить” в конструкции.

Значит ли это, что разработчику надо забыть: и всю историю развития этого понятия, и ту его, самую “развитую” (и уже парадоксальную) формулировку? Совсем нет! В процессе своей деятельности ему необходимо одновременно “держать” в сознании (иметь в виду) все эти знания, в том числе:

·        и то, что равенство, одинаковость есть только (!) нечто совместимо равное и даже нечто только самотождественное,

·        и то, что практически любое неравное можно с помощью придуманных (!) (порожденных головой, т.е. сотворенных в мысли) манипуляций сделать равным, и что эта возможность, в принципе, реализуема, т.е. известно: как это сделать, как превратить одно в другое, как сделать одно (нечто) источником (и/или материалом) для совсем другого нечто!

Здесь, на данном конкретном примере, нам становится гораздо виднее необходимость так называемой полицентричности анализа разработчиком любых своих проблемных ситуаций, в том числе, необходимость удерживания в анализе:

·        общего и конкретного,

·        целого и части и пр.[8]

Но рассмотренный пример позволяет мне привести еще один весомый аргумент, подтверждающий необходимость соблюдения указанного в самом начале методологического правила. Для этого вернемся к так называемой жизненной траектории понятия равенства (она же – траектория развития этого понятия). И обратим внимание на то, что нам было сравнительно легко рассматривать эту траекторию именно как траекторию изменений смыслов некой смысловой целостности. Эта легкость была связана с тем, что мы имели дело с достаточно абстрактным понятием, так сказать, с чистой мыслимостью. Почему я обращаю на это внимание? А потому, что разработчики вещей тоже часто прибегают к анализу жизненных траекторий, а именно, жизненных траекторий ТС, причем, таких ТС, которые уже реализованы в вещах некоего их сорта-вида. Но вот проводить такой анализ оказывается гораздо труднее. Труднее, поскольку не ясен такой вопрос:

·        что, какие общие смыслы (признаки, атрибуты, параметры) использовать в качестве «ординат» жизненной траектории такой мыслимости, как ТС?

В свое время Г.С. Альтшуллер очень удачно разрешил этот вопрос, используя в качестве «ординат» траектории такие показатели, которые напрямую к самой этой мыслимости (к ТС) отношения не имели. Так, он использовал в качестве ординаты, скажем, количество производимых вещей данного вида, или, скажем, число и качество изобретений, посвященных такому виду вещей, и т.д. И этим своим гениальным обходным маневром (маневром полицентрическим и комплексным) ему удавалось одновременно:

·        и характеризовать особенности изменений этой мыслимости (ТС) целостно,

·        и увязывать эти изменения с особенностями истории соответствующего социума.

И как результат такого анализа, появилась всем нам известная S-образная кривая, которая тоже стала продуктивным инструментом тризовского анализа[9]. Но в последнее время наблюдается у тризовцев увлечение (при анализе жизненных траекторий каких-то реализованных ТС) использовать в качестве ординаты лишь какой-то частный параметр этой ТС. Скажем, берется такой параметр, как длина автобуса, и прослеживается жизненная траектория ТС «автобус» в виде истории только этого самого ее параметра. И из полученной картинки пытаются делать какие-то глубокомысленные выводы относительно самой ТС такого вида (или вообще любых ТС). Т.е. здесь совершается та самая методологическая ошибка: некий признак-атрибут и его, так сказать, «судьба» полностью отождествляются с самим носителем и его предполагаемой «судьбой».

***

Впрочем, пора поставить в разговоре на эту тему точку. И я надеюсь, что проделанное мной обсуждение, помимо обогащения представлений о том, что такое: «развитие», «равенство», «симметрия» и т.д., – подтверждает еще и необходимость, значимость и продуктивность различения в наших размышлениях: атрибута и субстрата, признака и носителя признака. Ведь речь сейчас:

·        шла исключительно о взаимодействиях и взаимоотношениях в области мысли, о путях и средствах наших размышлений,

·        шла о том, что и как происходит в «уме», в нашем сознании, а не в нашем окружении.

Т.е., читатели, надеюсь, укрепились в той мысли-утверждении, что следует обязательно различать между собой:

·        наши придумки-знания и их развитие

·        и те реалии и их изменчивости-переменчивости, которые мы объясняем с помощью наших придумок-знаний (объясняем: где – более, а где – менее адекватно).

ОБНИНСК, 16 января 2010 г.

МЕТОДИЧЕСКАЯ ОШИБКА

ошибка преподавания, заключающаяся в нарушении обучающим психолого-педагогических закономерностей (восприятия, памяти, мышления и т.п.) в образовательном процессе.

Источник: Современный образовательный процесс, основные понятия и термины

МЕТОДИЧЕСКАЯ ОШИБКА

действия педагога, приводящие к искажению методики, разрушению организации воспитательного процесса, деформации получаемых результатов деятельности и воспитания. Типы методических ошибок: стратегические (в качестве цели выдвигаются заведомо ложные ориентиры воспитания); тактические (неправильная педагогическая позиция во взаимодействии с воспитанниками); технические (организаторские промахи).

Источник: Профессиональное образование. Словарь

МЕТОДИЧЕСКАЯ ОШИБКА

действия педагога (социального педагога), приводящие к искажению методики, разрушению воспитательного процесса, деформации получаемых результатов деятельности и воспитания.
* Типы методических ошибок – они определяются в зависимости от характера цели: стратегические – в качестве цели выдвигаются заведомо ложные ориентиры воспитания; тактические – неправильные социальнопедагогическая позиция и деятельность во взаимодействии с воспитанником; организационные – ошибки в организации воспитательной деятельности; технические – ошибки реализации тех или иных действий.

Источник: Социальная педагогика краткий словарь понятий и терминов. РГСУ. Москва